Штефан так долго и старательно вырисовывал пирожок, что Вальтерхен начал глотать слюнки, следя за товарищем, и сам себе удивился. Он никогда не ложился спать, чувствуя себя голодным, а сейчас ему внезапно до слёз захотелось румяных пухлых пирожков. Наверное потому что когда он хотел пирожков дома, стоило только попросить маму - а здесь просить было некого. Вальтер даже не знал, кто приготовил сегодня обед и ужин.
Мальчик ещё раз сглотнул слюну и пририсовал себя рядом со столиком с пирожком. А потом подумал и нарисовал на столе кувшинчик, доверху наполненный вишнёвым компотом, потому что после пирожка обязательно захочется пить.

Штефан догадался! Вальтер сильно-сильно закивал головой и тоже заулыбался. Неважно, прорезалась ли это у него, Вальтерхена, способность к рисованию или Штефан оказался таким другом, которые понимают всё без долгих объяснений, а то и совсем без слов. Что бы это ни было - это было замечательно и очень радостно.
Развеселившись, наконец, немец уже собирался пририсовать рядом маму с папой, как за спиной беспокойно зашевелился один из спящих одноклассников.
- Mutti!- всхлипнув, пробормотал он во сне. Видимо, потрясение первого школьного дня давало себя знать.- Mütterchen, ich will schon nach Hause gehen!
Слух больно резанула родная речь, а в следующую секунду Вальтерхен услышал в коридоре шаги наставника. Они приближались!
От страха сдавило горло так, что даже пискнуть не получилось. Мальчик бросился в постель, накрылся с головой одеялком и замерев от ужаса, прислушался. Скрипнула дверь, раздался скрип пружин кровати, из которой вытащили незадачливого мальчишку и его вскрик спросонья, а затем уже знакомый звук ударов по губам.
- Только по-русски. Мама. Мама. Мама.
Вальтерхен беззвучно шевелил губами, повторяя за герром Штейнертом русское слово, но даже после пары десятков повторений оно не стало звучать для немецкого мальчика так нежно и по-родному, как Mutti. Наконец воспитатель, видимо, удовлетворился лепетом своего подопечного, потому что бормотанье прервалось и были слышны только сдавленные всхлипы, снова скрипнула кровать, а шаги наставника удалились и стихли где-то за дверью. Но даже после этого Вальтерхен не решился высунуть голову и только чуть-чуть сделал себе щёлочку в одеялке, чтобы можно было дышать. Сердце колотилось часто-часто, и Вальтерхен очень боялся заснуть, чтобы тоже не сказать что-нибудь по-немецки. Он лежал под одеялком, лежал и думал, что можно сделать, чтобы молчать во сне. А потом додумался и обрадованно закусил уголок подушки, так, чтобы был занят весь рот.
"Уж так-то точно не заговорить."
Вальтерхен немного успокоился, и тут на него навалился сон, тёмный и без сновидений, так что говорить ничего и не захотелось.

Утром Вальтерхен проснулся рано-рано. Луна уже спряталась, а заглянувшее в окошко солнце приветливо пощекотало нос мальчика, и Вальтер чихнул и проснулся, растерянно оглядываясь по сторонам. За ночь мальчик уже успел позабыть, что папа и мама оставили его в Дурмстранге, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, где он находится.
Почему-то с утра к маме хотелось ничуть не меньше, чем вечером. Вальтерхен покосился на рукомойник, не зная, охладился ли за ночь под ним раскалённый пол, и вылез из неудобной и такой чужой кроватки. Под босыми ногами что-то зашуршало, Вальтер глянул вниз и быстро подобрал с пола листочек бумаги, на котором вчера рисовали русский мальчик с немецким именем и он.
Сейчас новый друг Вальтера спал, раскидавшись и сбросив одеяло, и мальчик не решился будить Штефана. Вальтер только приоткрыл тумбочку своего друга и аккуратно сложил туда пенал с карандашами и листочек с рисунком, как в коридоре снова послышались шаги. Вальтерхен бросился к своей кроватке со всех ног, но лечь не успел. На пороге показался наставник Штейнерт, и сердце маленького Кальтенбаха упало в пятки.
- Подъём!- громко приказал Штейнерт, мельком взглянув на мальчика, и дети зашевелились, разбуженные громовым голосом взрослого.

Вальтерхен уже аккуратно сложил полотенце с красиво вышитыми буковками "В" и "К" и старался удержать в одной руке мыльницу и зубную щётку, а в другой - круглую жестяную баночку с мятным зубным порошком. На крышке среди роз стоял пухлый карапуз, который то прятался за огромными цветами, то широко улыбался во все имеющиеся зубы. Бабушка всегда говорила Вальтерхену, что ему нужну побольше есть, чтобы у него были такие же пухлые щёки, как у мальчика на коробочке с зубным порошком. Но сколько Вальтерхен ни ел, щёки у него так и не пухлели.
Русский мальчик Штефан что-то спросил, и маленький Кальтенбах отвлёкся от воспоминаний и улыбнулся. Слово казалось мальчику знакомым, но за ночь Вальтерхен уже забыл, что оно означает и старался по жестам Штефана догадаться, что тот хотел. Когда они рисовали вместе, понимать друг друга было легче.
Все стали выстраиваться у умывальника, и Вальтерхен показал Штефану на конец очереди. Он так и не знал, остыл ли пол у умывальника за ночь, и, вытянув шею, следил за первыми мальчиками. Но никто не закричал и не отпрыгнул, и Вальтер понемногу успокоился. Когда дело дошло до него, Вальтерхен почистил зубы и вымыл руки, лицо и даже уши с шеей душистым земляничным мылом. Послушно открыв рот и позволяя наставнику вертеть его, как куклу, мальчик дождался одобрительного кивка и побрёл к тумбочке. В тумбочке оказалась новая рубашка и штанишки - ведь мама купила целых два комплекта формы.

Собственное полотенце с маминой вышивкой по краю и аккуратной меткой «Штефан Соломонар», жестянка с зубным порошком, красная зубная щётка — всё это, хотя и совсем новое, было маленькими кусочками дома, уязвимыми и беспомощными, как сам Штефан. До самого умывальника хмурый, неразговорчивый со сна мальчик заботливо прижимал к груди все свои умывальные принадлежности.
От ледяной воды заломило зубы, запрыгали все косточки, но Штефан, памятуя о вчерашней расправе, умывался очень тщательно, стараясь только поменьше трогать зловредное мыло. С замиранием сердца Штефан вытерпел осмотр опасного наставника, после чего с облегчением отступил к кровати, обменялся повеселевшим взглядом с Вальтером. За всеми треволнениями мальчик сам не заметил, как спать почти расхотелось.
Из демонстрации Штейнерта румын, как и большинство малышей, усвоил очень немного. Все они усердно возились со своими кроватями, поминутно поглядывая друг на друга, чтобы свериться; худо-бедно справившись с хитрым заданием — в основном благодаря примеру Вальтера — Штефанчик встал перед кроватью, как велено, и снова начал оглядываться по сторонам в поисках подходящего примера. Что такое «медитация», он не представлял даже отдалённо.

Штефан поспешно плюхнулся на толстый лоскутный коврик рядом со своей кроватью. Лицо мальчика всё ещё сияло удовлетворением от того, что в этот раз «безруким болваном» оказался не он. На коврике оказалось в меру мягко и удобно, но скрещивать ноги, как Штейенрт, Штефану даже не пришло в голову. Мальчик украдкой огляделся: сидеть внизу вместе с однокашниками оказалось так здорово — на минутку показалось, что можно забыть о школьных правилах, почувствовать себя дома, ужасно захотелось повозиться на полу с ними, подурачиться и покорчить рожи. Но негромкий, внятный голос Штейнерта в одно мгновенье выморозил все эти настроения: Штефанчик замер, как кролик перед удавом, вслушиваясь в каждое слово взрослого. Умирать совсем не хотелось...
Перед закрытыми глазами медленно плыли зелёные круги. Маленький румын дисциплинированно принялся вспоминать, чего же он больше всего боится. Мыла? Не... Может, ночных сов, которые высасывают кровь у детей? От их уханья посреди ночи Штефану становилось крепко не по себе, но папа однажды объяснил ему, что не Соломонарам бояться вампиров. Страшно никак не становилось; Штефан вздохнул, приоткрыл один глаз, проверяя, как дела у соседей, и тут же вспомнил. Драконы! Огромные, как сто домов, чёрные, зелёные, со сверкающими на солнце рогами и шипами... Они медленно парят сверху, выискивая добычу, а потом кидаются и раздирают тебя напополам, или поджаривают заживо, и тогда у тебя даже глаза лопаются и косточки становятся хрустящими, как сухарики с тмином... Штефанчик задавленно затих от знакомого ужаса, и тут же почувствовал, как между лопатками растекается колючий жар. Как было велено, Штефан поднял руку, хотя хотелось ему спрятаться под кровать. Стражи Дурмстранга, что попадались то тут, то там, очень уж напоминали ему драконов...

Воспитатель внимательно поглядел на напряжённые фигурки детей, скорчившиеся на полу. Взгляд выхватил тех, кто застыл с поднятой рукой. Шестеро. Способный подобрался класс, директор Телльхайм будет доволен.
- Достаточно. Вдох... выдох, перестаньте думать о страшном и ждите, пока страх не уйдёт. Кто готов, поднимите руки.
Штейнерт подождал, пока взметнулся лес детский ручонок, выбирая следующий шаг.
- Теперь вы должны почувствовать злость. Огромную, всеобъемлющую злость. Кто почувствует жар между лопаток, наклонитесь вперёд.

Маленький немец старательно вдохнул и выдохнул, и тут же поднял руку. Раз страха не было, то и уходить было нечему. Вальтеру стало интересно, у скольких мальчиков получилось правильно бояться, но как это спросить по-русски, маленький Кальтенбах не знал и поэтому остался сидеть, не проронив ни слова.
Злость? Вальтерхен старательно вспоминал, когда он на что-то злился. Наверное, когда Эгесбурга забрала его игрушечных троллей и убежала в кухню искать защиты у мамы. Он тогда даже заплакал, потому что мама ласково, но твёрдо сказала ему, что с маленькой сестрёнкой надо делиться, и вернула только одного тролля. Вальтер почувствовал, как спинке стало немножко теплее, но он так и не понял, было ли это результатом медитации или он просто согрелся на солнышке, заглядывающем в окошко. И руку не поднял.

Штефан усердно запыхтел вместе со всеми, зашарил глазами по сторонам. Как только из-за кроватей начали подниматься руки, он несмело вытянул и свою. На всякий случай.
Под зорким взглядом наставника Штефанчик поскорее уставился в пол, потом покосился в сторону Вальтера. Того совсем не было видно — перед носом у румына был только холодный синий атлас покрывала, расшитый сверкающими узорами, да резные ножки кровати. На тёмном лаке передней светлели выцарапанные буквы...
Он почувствовал себя совсем одиноким и беспомощным; а приказ испытывать зависть застал Штефана, и без того порядком растерянного заказанной «злостью», врасплох. Его всегда учили, что завидовать — плохо и стыдно; а Штефан хотел, чтобы его считали хорошим и хвалили. Он уставился на наставника, испуганный противоречием; на глаза навернулись слёзы. Снова отчаянно захотелось домой...

Штейнерт пересчитал поднявшиеся руки. Неплохо. Завидовать дети умели лучше, чем злиться. Взгляд задержался на маленьком светлоголовом немце, который поднял руку первый раз.
Дети стали уставать сидеть на одном месте без движения, завозились, кое-кто открыл глаза.
- Не сметь открывать глаза без разрешения!- напомнил наставник и перевёл взгляд на часы-домик, мерно тикающие в углу. Пора было заканчивать.
- Вдох... выдох. Кто перестал испытывать зависть, скрестите руки на груди. Откройте глаза и встаньте на ноги.

Легко сказать - перестать! Вальтерхен попробовал успокоиться, но обида нак явственно подступила сейчас к горлу, что жар между лопатками не прекращался. Вдох и выдох делать не хотелось, и если бы не голос наставника, Вальтерхен бы так и сидел, затаив дыхание и глотая ком в горле. Но герра Штейнерта надо было слушаться. Не так уж часто он повторял свои слова на немецком. Значит, это обязательно. Совсем обязательно.
Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох... Вальтер принялся думать о том, что будет после, и что тут, в Дурмстранге у него есть русский друг с немецким именем, а у Бурги никого. И понемножку жар начал стихать, снова сменяясь приветливым теплом сентябрьского солнышка.
Вальтерхен скрестил руки на груди и поднялся, одним из последних.