Зима, которой 1965 год заканчивался, выдалась снежной, студёной. Стоило выйти Мариоле на крыльцо, и дыхание перехватывало от морозного воздуха, а лицо начинало покалывать маленькими острыми иголочками. Поверх тёплого платка закутывалась теперь Марыся маминой расшитой шалью, что ещё бабушка вышивала. Переливались по белому пуху перламутровые вышитые снежинки, меняли причудливую форму так, что ни одна настоящая снежинка не смогла бы.
Дел в лесу и зимой у Мариолы было немало. Ловкими пальчиками снимала девушка одну гроздь рябины за другой да укладывала меж еловых лап в большую плетёную корзину травническую. Надо было насушить оранжевых ягод да в настой для пани Агнешки добавить. Сердце у Мариолы не на месте было, не вставала совсем уже старая пани из-за ломоты в костях. Надо было бы упросить тату навестить старушку, что когда-то учила маленькую Марысю, как петельный шов ровненько делать да кормила душистыми пончиками. А потом, когда горячее варенье из розовых лепестков капало на белую мантию, поглядывала хитро на Ядвигу Калицкую, да чары отбеливающие на густо-розовые пятна накладывала.
Задумалась Мариола, замечталась, да и ступила сапожком с тропинки. Неожиданно хрустнул под кованым каблучком лёд, красная вода плеснула на белый снег.

Обернулась Мариола на звук детского голосочка, сама невольно вскрикнула от испуга. Не бывало в лесу в Червоном Багне детей с тех пор, как забрала отсюда Зосеньку пани Катажина, но то знакомые были, гости, специально приглашённые.
"Уж не неволшь ли это забрела сюда случайно?"- промелькнула в голове догадка страшная, и бежать уже хотела Марыся быстрее девочки в странном наряде, даже пусть вода рыжая ледяная в сапожке теперь хлюпала. Но от тех, кто выглядел, как все люди, волшебством только лишь не обладая, надёжные чары тата накладывал. Не могла в эту часть леса неволшь зайти.
Вдругорядь ступила Мариола на тропинку, подхватила на руки девочку да тут же охнула, как узоры на льняной мантии разглядела. Не неволшь эта девочка была, да и не человек обычный.
- Вила,- прошептала девушка, а сама уже стряхивала с белокурых волос снежные крупинки, растирала маленькие замёрзшие ладошки меж своих.- Откуда же взялась ты здесь, вилочка? Не живёте вы на болоте нашем.

- Не плачь, малютка, не плачь,- повторяла Мариола беспомощно да покрепче прижимала к себе девочку.- Найдётся мама твоя, обязательно искать тебя будет.
Глянула тут девушка на следы, что маленькая вила на снегу оставила, да так сердце у неё и сжалось, словно чувствовала она беду неминуемую. Не круглые следочки от козьих копытец были на снегу, следы были лодочками, от сапожек.
"Полувила, значит,- думала Марыся, пока дрожащими руками неподдающийся узел на маминой шали развязывала да закутывала с головою девочку.- Так, может, и не потерялась она совсем?"
Знала Мариола, с детства ещё знала, что часто подкидывают вилы рождённых от человека людей обратно к человеческому жилью, да часто к тому дому, где уж надежду потеряли своих детей родить. А уж кто, как не она, уже смирилась с мыслью, что не полюбит её никто, что не выйти ей уже замуж, не родить много-много детей, чтобы и мальчики были, и девочки... Дал ей когда-то надежду пан Марек, расцветала она, улыбку его заметив или взгляд восхищённый, не спала ночами, мечтала о самом сокровенном - да где он теперь, тот пан. Пропал, как и не было его, а вместе с ним и надежды робкие угасли.
Может, ей и оставили вилы эту крохотулечку?
- Дом недалече у меня, пойдём, найдём там и молока, и пышек горячих,- уговаривала ласково Мариола девочку, да потихоньку отступала с ней назад, к усадьбе, полуобняв за плечики. Хлюпала вода в сапожке при каждом шаге, но не обращала на то внимания девушка. Другими заботами мысли её заняты были. Как отнесётся тата к полувиле из леса? Помнила ещё Мариола, что было, когда приманила она во двор единорожика маленького, да просила тату оставить его. Вот уж десять лет как прошло, а помнила.

- Красота какая,- ахнула Мариола да вовремя подхватила в горсточку хрусталики, не дала в сугроб им скатиться.- Я тебе такой же платочек вышью, да ещё с петушками жёлтенькими. Будут будить тебя каждое утро... ох, и потешно же они кукарекают.
Шли они споро по хрусткому снегу, а сердце Марыси так и замирало от того, что лежала теперь в её рукавичке маленькая детская ручонка, ныло от неведомого прежде счастья, в который незнамо отчего тоска вплетена была искусно, будто запах полыни к аромату роз примешивался.
- Тяжёлая у меня корзина, крошечка-хорошечка моя, посмотри-ка сколько в ней еловых веточек свежих, да ягод рябиновых,- с улыбкой наклонила девушка корзинку так, чтобы малышка видеть могла, с чем они домой возвращаются.- Вечером зелье настаивать будем, пани Агнешке снова недужится. Ах, ты же не знаешь пани Агнешку. Возьму тебя с собой, она тебя такими кремувками угостит, больше нигде таких не отведаешь.
Говорила Мариола весело, а сама всё чаще на крылечко поглядывала, пусть и не выдавала беспокойства своего ничем. Ежели разгневается тата, о кремувках сегодня и речи не будет.
Постучала она сапожками о порожек, стряхнув лишний снежок, а к вилочке детский веничек подскочил сапожки обмести, радостный, что дождался наконец-то ребёнка в этом доме. Скрипнула дверь, пропуская хозяйку, а перед малышкой чуть не закрылась, если бы не цыкнула на такую дверь Марыся, не придержала.
- Что-то невзлюбила тебя дверь наша, пряничек мой,- засмеялась она, чтобы неловкость скрыть свою.- Может быть, потому что не совсем человеческое ты дитя. Ничего, привыкнет скоро. Тату попрошу я чары подправить.

Домашнее тепло обволокло было расслабленной сонливостью, мягко, по-матерински покалывало замёрзшее лицо и руки. Мариола скоренько сбросила шубку и уже раскутывала маленькую вилочку, вешала заснеженную шаль пониже, чтобы домовихе достать её было полегче да подсушить до завтрего. Сладкий запах плыл по залу, и Марыся укол совести почувствовала. Неужели припозднилась она так, что домовые уже сладкое выпекают. Какой уж теперь отдых?
- А кремувки — то пирожные такие, пряничек мой,- рассказывала девушка, а сама по сторонам смотрела, тату выглядывала.- Пани Агнешка крем для них делает из единорожьего молока, так он такой нежный, что во рту сам тает, и лунным светом серебрится. Я как-то решилась пирожное из гостей домой в кармашке принести да ночью под одеялом съесть, чтобы на лунный свет полюбоваться перед сном. Ох, сколько было крошек,- засмеялась девушка, хоть щёки её порозовели от смущения.- Как меня мама поругала, пока перестилала постель. Домовые-то ночью туда, где люди, не заглядывают, вот ей самой и пришлось...
Собиралась Мариола на кухню с собой вилочку взять, да глянула на её промокшую рубашку, и сердце зашлось. И про тату забыла спросить подошедшую домовиху.
- Давай ко мне в опочивальню поднимемся, дитя моё,- испуганно зашептала девушка, приобняла вилочку да повела наверх по узенькой лестнице.- Не ровён час простудишься, переодеться тебе надобно. А за рубашку свою не беспокойся, сразу наденешь, как высохнет.

- Вот поправится пани Агнешка, и сходим, пряничек мой,- успокаивала вилочку девушка, хоть сама в своих словах не уверена была. Уж очень недужилось пани Агнешке, да и тата давным-давно не брал Марысю даже тогда, когда друзей изредка навещал старых. Ах, если бы удалось ей научиться аппарации, когда пани Катажина предлагала свою помощь. Слишком скоро пришлось уйти пани жить в Дурмстранг, слишком сложно оказалось умение.

Провела Мариола свою маленькую гостью по узкому коридорчику, толкнула дверь в свою опочивальню, что когда-то маминой была, подошла, не мешкая, к старинному комоду на точёных ножках, достала мантию свою, что мала уже была и наскоро принялась переделывать, помогая себе то золочёной иглой да серебрящимися нитками, то командуя ножницам подрезать чуток рукава да подол, а то и палочку доставала, чтобы ровненько по подолу узор проходил, серебрился пуще прежнего.
- Ты снимай, снимай рубашку свою, ясочка,- подбадривала девушка, а сама живо нитку уже закрепляла.- Домовые высушат её, через часик-другой и надеть уже можно будет.

А сама с тревогой приглядывалась к вилочке, не побледнела ли малышка, подсушились ли у неё белые локоны, не нездоровый ли румянец на щёчках появился.

Подняла Мариола взгляд от шитья, вилочкин писк заслышав, да так и обмерла, как увидела то, что взгляду её предстало. И мантию, уже почти перешитую, из рук она выпустила.
- О, дивьи люди, да неужели ты, крошка моя, в одной рубашоночке по зимнему лесу блуждала?- встревоженно приговаривала Марыся, да ловко выпутывала девочку из промокшей одежды.- Домовиха-матушка, натаскай-ка нам воды горячей в ванну, замёрзла гостья наша так, что снега уже белее!
А пока зазвякали железные вёдра за дверью, уронила девушка на комод промокшую сорочку, скоренько опустилась на колени рядом с девочкой, помогая ей сапожки с ножек стаскивать. И снова охнула, как увидела, что и носочков на вилочке не было.
- Так нельзя, милая, зимой гулять,- выговаривала она мягко, заворачивая вилочку в шкуру медвежью да подсаживая крошечку на постель свою.- Надо чулочки надевать тёплые, шерстяные, да панталончики тёплые. Сейчас мантию доделаю я тебе и ими займусь, есть тут у меня красивые, с кружевами заморскими да тесьмой узорчатой...
Оглянулась Марыся на шорох за спиной, увидала, что стоит на столике берёзовом кувшин из белой глины, и в глазах её облегчение появилось. Всё-то домовые знают и без приказов лишних, что так и норовят из головы вылететь да забыться!
- Выпей-ка взвару медового, дитя моё,- улыбнулась она, наливая пряно пахнущее питьё в кружечку с ручкой из потемневшей уже слоновой кости.- Живо согреешься, да и простуду он мигом выгонит, если присуседилась она уже тут. Вот так, глоточек за глоточком, да смотри не обожгись.