"Herr Direktor! Herr Direktor!"- чуть не закричал Вальтерхен, и сердце его запрыгало от радости, как будто он увидел, по меньшей мере, старого друга семьи или близкого родственника. Директор Телльхайм был последним из взрослых, кто разговаривал с Вальтером Кальтенбахом благожелательно и спокойно. Казалось, уже сто лет прошло с того времени, когда маленького Кальтенбаха взрослые не били по рукам и губам, не обзывали тупицей за коверканье русских слов и трусом, когда он боялся говорить, чтобы не сделать ошибки. Тем больше для него теперь значила доброжелательность директора тогда, когда Вальтерхен только что пришёл в Дурмстранг.
Вальтерхен хотел подбежать к директору, обнять его крепко-крепко, как любимого дедушку и не выпускать весь урок, но мальчик случайно взглянул на наставника, тоже поднявшегося, чтобы привествовать господина директора,- и остался на своём месте.
Он очень внимательно слушал герра Телльхайма, запоминая не только каждое слово, но и интонацию, и каждое движение, радуясь, что теперь директор Телльхайм будет приходить к ним каждый день. Вальтерхен очень-очень хотел стать, как великие тёмные маги прошлого - и научиться, как делать ястребиное отражение.
И руку он поднял самым-самым первым, потому что ещё очень хорошо помнил, как Герман, сын дяди Отто, наябедничал маме на своего брата Йозефа, а потом не мог закрыть рта и только ревел.
- Я видел Типунную порчу, господин директор,- признался Вальтерхен Телльхайму.- От неё язык распухает, покрывается гнойниками и болит.

А Штефан был как раз тем самым мальчиком, что боялся лишний раз вздохнуть в присутствии директора. Штефан интуитивно улавливал, какую бездну почтения испытывают перед Телльхаймом всесильные наставники и учителя, и при нём испуганно затихал, боясь привлечь к себе внимание такого грозного колдуна.
Шмыгнув за парту после приветствия, как мышка, мальчик сидел, чуть ли не пригнувшись, и дивился, как много незнакомых сложных слов знает директор. У кого же здесь, в школе, можно спрашивать, что они значат? Кандидатуру наставника Штейнерта первоклассник отмёл давно и твёрдо, и теперь в который уже раз ломал голову, кого же можно поспрашивать всласть.
Вопрос директора Телльхайма Штефан принял как риторический; ему и в голову не пришло отозваться. Однако, если ответ Вальтера, хоть и заставил Штефана пригнуться к парте ещё ниже, преисполнил его гордостью за них с Вальтером, то на Алёнушку Штефан покосился недоверчиво и опасливо. Румын не мог объяснить, почему, но именно сейчас звонкий голос Алёнки показался ему не совсем уместным — для Телльхайма.

Если бы рядом не было наставника Штейнерта, если бы Вальтерхен посмел, то он взял бы руку герра Телльхайма, прижал бы к своей голове и не отпускал бы, сколько получится. Но истосковавшийся по ласке и доброму слову мальчишка только замер, впитывая воспоминание о тепле сморщенной старческой руки. Потому что господин директор уже прошёл дальше.
Вальтерхен быстро вынул палочку - она уже легко вынималась, не застревая - и выложил её на парту, в углубление для карандаша. Положив руки так, как велел герр Телльхайм, маленький немец заворожённо следил за движением руки директора. Сердце билось часто-часто, ведь сейчас он, Вальтер Кальтенбах, учится самому первому темномагическому заклинанию в своей жизни.
Мальчик старательно повёл палочкой вокруг, очерчивая круг. Заклятье должно было забрать в кольцо накладываемую порчу. Но кольцо правильной формы никак не получалось. И резкое движение палочки в сторону, обрывающее порчу и направляющее её обратно, получалось медленным и размазанным - слишком уж Вальтерхен старался сделать всё, как следует.

Ни на одном другом занятии Рихарду Христиановичу не приходилось так зорко следить за своими воспитанниками, как на уроке Тёмных Искусств. Здесь неуместно баловство чаще всего стоило школьникам жизни. В первую очередь, конечно, этим разболтанным русским болванам.
Штейнерт решил, что сидеть за небольшим столиком, предназначенным для воспитателя, сегодня ему не придётся, поднялся со стула и стал прохаживаться по рядам воспитанников, строго следя, впрочем, чтобы ни разу не оказаться на пути герра Телльхайма.
Наставник шлёпнул по руке Седых, который не торопился доставать палочку, заставил подняться и шлёпнул по губам шептавшихся Полесны и Кожешника.
- Извольте слушать господина директора, балбесы,- сухо проговорил он, подметив выступившие на глазах девочки слёзы.- Продолжайте работать.
Но Каркарова превзошла всех и даже саму себя, размахивая и тыча палочкой... в человека!
Штейнерт шагнул к парте неугомонной русской, доставая палочку. Сначала он думал всего лишь забрать палочку у мерзавки, но губы девчонки шевельнулись, произнося заклинание.
Что она собиралась сделать, выяснять наставник не собирался. Он рванул сидевшего рядом с Каркаровой мальчишку за воротник назад, так что стул взвизгнул ножками по полу и завалился набок. Но наставник уже взмахнул палочкой, перехватывая заклинание и отсылая его назад.
-Contego!
Он не смог сдержать усмешки, глядя на девчонку. Из-за неправильного движения Каркарову укращали заячьи, но не уши, а усы. Розовый заячьий носик забавно морщился, нюхая воздух.
- Палочку на стол. Встать, мерзавка!

Раздались редкие сдавленные смешки, с угрожающей быстротой переходящие в хохот. Пятилетки пытались сдержаться, но куда там! Кое-кто утыкался носом в партку, чтобы сдержать смех, кто-то зажимал рот ручонкой.
Алёнушка быстро пощупала голову, где должны были быть заячьи ушки, а после, уж под общий хохот, схватилась за личико, которое тут же исказилось испуганной гримасой. Насупила Алёнушка светлые бровёнки, потемнела лицом, в глазах блеснули слёзы. Сопнув кроличьим носиком, чтоб сдержать их — носик зашевелился ещё смешнее — Алёнка гневно бросила палочку на парту и так же гневно глянула на Рихарда Штейнертовича.
От стыда и обиды ноги точно налились свинцом, встала Алёнушка не мгновенно, как вскакивала обычно, а чуть погодя. Повесила голову, слегка набычившись крутым лобиком, сжала губки упрямо.
- А что такого.... - бормотнула себе под нос.

Услышав за спиной грохот и хохот, Вальтер вздрогнул, но не оглянулся. Потому что вертеться за партой было нельзя. А уже в следующее мгновение в классе стало холодно так, что захотелось надеть тёплый плащ, в котором им разрешалось гулять, когда начинался дождь.
Маленький немец замер, впитывая каждое слово герра директора. Изнутри он весь сжался, обнаружив, что виновной в нарушении правил оказалась Алёнка, но послушно смотрел на результат заклинания и неслышным шёпотом повторял про себя русские слова, чтобы легче было понять и запомнить. А потом, стараясь не шмыгнуть случайно носом, испуганно и в то же время восторженно смотрел, как директор подходит к именно его парте. А потом, когда герр Телльхайм погладил по его по голове, почти как папа, суховато, но одобрительно, Вальтерхену ещё сильнее захотелось обнять старого директора. Он достал палочку и и уверенным, отработанным движением повёл её, вычерчивая щит, когда за спиной послышался свист розги. Вальтер замер, рука дрогнула, обрывая движение.

Недовольство и разочарование герра Телльхайма оказалось перенести гораздо тяжелее недовольства того же Ярослава Павловича или Марека Войцеховича. Даже невыносимее недовольства Рихарда Христиановича. Пристыженный и покрасневший Вальтер низко-низко опустил голову и, не смея пошевелиться, слушал слова директора.
"Глубокий вдох, глубокий выдох, убрать страх",- вспомнил мальчик слова наставника, которые он каждый день слышал на медитации. Вальтерхен глубоко вдохнул и глубоко выдохнул, полный решимости так же убрать скопившиееся слёзы, от которых было горько в носу. Щёки всё-таки ещё жгло стыдом, когда маленкий немец снова взялся за палочку, очерчивая щит, но на этот раз он довёл палочку до конечного положения, не сбиваясь.

Сердце подпрыгнуло и заколотилось от похвалы директора, прогнавшей оставшиеся следы стыда и расстройства. Вальтер поднял сразу просветлевшие глаза на герра Телльхайма и даже чуть не улыбнулся благодарно. Снова вернулось спокойствие и уверенность, и тяжесть выговора не давила больше на прямую спину, которую нельзя - совсем нельзя - было сутулить ни на уроках, ни в свободное время, когда наставник был рядом.
А иногда очень хотелось.
Вальтерхен поднял палочку и снова повёл её, описывая кольцо в воздухе.
- Contego!
Палочка недовольно сыпанула голубыми искрами и чуть не вырвалась из пальцев.

Вальтерхен весь обратился во внимание, напряжённо следя, как директор выполняет заклинание его рукой. Из палочки на этот раз даже искр не получилось, но удивляться мальчик не стал. Какое заклинание получится, если герр Телльхайм не касается палочки?
Он подождал, когда директор выпустит его руку и снова поднял палочку. Вот тут была бы вспышка брошенного заклинания. Её надо захватить кольцом Con-te-go. А вот тут стоит человек. И ему надо завидовать. Включить зависть.
- Contego!
Чёрное кольцо защищающего щита сжалось, плюнуло вперёд тёмным дымом. И в этот момент маленький Кальтенбах инстинктивно выгнулся вперёд, потому что жар, невыносимый жар, уже забытый после Посвящения, впился между лопатками, раскаливая кровь внутри так, что, казалось, она сейчас закипит.
- А-а-ай-й-й!
Если бы мальчик мог думать, то он бы ожидал, что всё повторится, что он вот-вот полетит в глухую, перемалывающую в порошок глухую тьму, но вместо этого жар продолжал плавить его, плавить желанием, от которого дрожали руки и ноги так, что со стороны невозможно было понять, дрожь это или уже судороги - желанием повторить заклинание ещё раз. И ещё. И ещё. Больше в голове не осталось ни одной мысли.