Сияние здесь стояло — словами не сказать какое, будто солнечный день заточили под землёю. Сияли золотом стены, и по ним вились малахитовые да лазуритовые цветы, точно на лесной поляне. Сиял золотом потолок, изукрашенный птицами красной меди с глазами из драгоценных самоцветов; птицы щебетали, перепрыгивали по малахитовым веткам да сладко пели. По золотому полу сновали змейки да ящерки; ежели приглядеться, можно было увидеть, что коготки ящерок позолоченные, а у змеек золотые колпачки на хвостах. Празднование готовилось великое, и всякий подданный Великого Полоза, как бы ничтожен он ни был, спешил нарядиться получше, чтоб порадовать Хозяина и дочерей его любимых.
Милые сёстры во всю кашеварили, младшенькая заканчивала ткать свадебный наряд для безутешной сестрицы, но Золотому Волосу ни до чего не было дела. Горевала она, и из горницы своей наотрез выходить отказывалась. Может, и к лучшему то было: слёзы её уж всю Чёрную горку пропитали, ушло оттуда золото, одна обманка и осталась, и уж, говорили, пожары по шахтам пошли от той обманки — да Золотому Волосу и до этого не было дела. Никогда её ещё так не оскорбляли; да и кто бы осмелился слово сказать царевне глубин подземных, любимице хозяина злата всего уральского, да всего, что от него растёт и на восток, и на запад, каждой жилочки, каждой крупинки? Кто б захотел оттолкнуть от себя все богатства земные, на которых только и стоит царство человеческое, а для подземного люда которое — вся радость да веселье в жизни да за нею? Не было таких бессмысленных доселе, никогда никто слова поперёк Серпентине не молвил, пока гадкий человеческий мальчишка её за косу-то не поймал.
Как вошла Золотой Волос в отцовы палаты, так затихли змейки, затихли ящерки; платье её золотое влилось в сияние палат отцовских; но волосы её, прекрасные золотые волосы, вились вокруг лица её и стана полусплетёнными прядями, развивались неосязаемым ветром, сияли так, что затмевало их сияние всякое другое. Расплавленное солнце — вот какими были её волосы, но солнце мягкое, не сжигающие глаза, лишь поражающее их; не зла была Серпентина, лишь обижена очень. Отёрла царевна слёзы ладошками — не желала загубить любимых отцовских палат да стараний всех, кто так старательно наряжался к её свадьбе.
- Где же, батюшка, суженый мой, ряженый, али вдругорядь сбежал?